Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот святой Вацлав так сильно любил чешскую землю, что научился пахать, сеять, молотить зерно и выпекать хлеб, всё делал своими руками, и так он познал жизнь простого человека, над которым властвовал. И стал ему скорее братом, чем князем».
«Поэтому стал святым?»
«Поэтому. А также потому, что был убит, но это долгая история. Эта монета, что я вам показываю, она из того клада, который обнаружили, когда строили народный театр. Об этом говорила тогда вся Прага, народ сходил с ума, будто там нашли огромные сокровища.
А была-то всего кружка с монетами. Но для науки – это символ тысячелетней культуры, эта незначительная монета, которую вы разглядываете. Я вас не утомил, маэстро?»
«Что вы, мне очень нравится узнавать историю земли моих музыкальных друзей. Я теперь начинаю понимать, почему с такой любовью они вспоминают о Праге на чужбине, отчего загорались их глаза, лишь речь о ней заходила».
Моцарт положил монету на широкую ладонь улыбавшегося Унгара, тот бережно убрал её на место и пригласил гостей пройти в его кабинет, немного согреться.
«Видите ли, мы не в состоянии протопить так, как хотелось бы», – объяснял он по дороге.
– 3 —
Старый монах принёс из коридора большие поленья и бросил их в камин. Вспыхнувшее пламя осветило фигуру мужчины, склонившегося над большой книгой.
«Как дела, пан доктор?»
Мужчина поднял печальные глаза и поклонился.
«Это пан доктор Карел Игнац Там, маэстро, мой хороший друг и верный сотрудник. Занимается каталогизацией всех чешских книг, и многие из них помог сохранить. А это – господин Вольфганг Амадей Моцарт, пан доктор, и пани Моцартова».
После взаимных поклонов Карел Игнац Там показывает Моцарту разорванную обложку с изуродованным заглавием книги Коменского. Отковыривает засохшую землю и говорит:
«Бог знает, из какого места привёз эту книгу извозчик. Наверняка подкладывал её под колёса, чтобы легче выехать из какой-нибудь ямы. Ну, ладно, невежество – не грех, но заголовок-то пропал», – Карел Игнац Там размял засохшую глину между пальцами, – «Это кусочек чешской земли, её не погубить ни огнём ни мечом, как в тридцатилетнюю войну уничтожали чешскую культуру. Эта земля бессмертна».
Он понюхал кусочек глины, и лицо его выразило такое удовольствие, словно это была роза.
«Однако, он эту книгу ещё спасёт», – ласково заключил Рафаэль Унгар, подал руку для прощания Карлу Игнацу Таму, тот низко поклонился Моцарту и его жене и смотрел им вслед, пока они покидали библиотеку, а затем снова склонился над книгой Коменского, разглядывая порванные листы.
Рафаэль Унгар пошёл прямо к камину и извлёк из груды книг бутылку. Зазвенело стекло, перед глазами засверкало гранатовым цветом вино, заполнившее стаканы:
«За вас, маэстро, чтобы вы полюбили нашу Прагу».
«Уже люблю, благодаря Фигаро, который сделал мне тут сумасшедшую рекламу. Куда ни приду – всюду о нём говорят, ваше здоровье!»
Моцарт ещё поднял бокал за те сожжённые книги, за те истоптанные сердца, за тот бессмертный комочек земли, олицетворяющий Прагу. Её старые башни были видны с галереи Клементина, над которым стоит терпеливый Атлас с глобусом на плечах.
«Но нам пора бежать, уже давно за полдень, а мы званы на обед к графу Каналу».
«Это недалеко, я провожу вас. Благодарю за визит, маэстро. Здесь был император Йозеф II, это незабываемое событие, и точно такое же событие Ваш приход, Моцарт. Я не сомневаюсь, ваша музыка будет звучать, как и те наши часы в математическом кабинете, которые будут ходить и в 3200 году.
Ваша музыка, как те часы, не знает утомления, ей не грозит забвение. Это сама будущность, сама жизнь. И само слово «Моцарт» звучит как музыка».
Рафаэль Унгар говорил торжественным взволнованным голосом, как будто проповедовал. Было видно, как важен для него Моцартов визит, и что слова его идут прямо из сердца.
Он проводил гостей до кареты. Шёл впереди, и взглядом всячески намекал студентам, идущим навстречу, чтобы обратили внимание: с ним идёт сам пан маэстро Моцарт. Да, это Вольфганг Амадей Моцарт, обернитесь ему вслед и хорошенько запомните эту минуту, когда перед вами промелькнуло это светлое явление в серых коридорах Клементина.
С этой минуты навсегда место это будет связано с именем Моцарта в ряду других прекрасных имён, творивших историю и славу Праги.
Моцарт ещё раз оглянулся, выезжая от Клементина по Марианской площади, помахал Унгару, остановил взгляд на Атланте с земным шаром на плечах…
– 4 —
За мгновение оказались они на Старомнестском ринке, рысью промчались мимо толпы зевак, разглядывающих куранты, проехали по Целетной на Гибернскую площадь и быстро оказались перед воротами Каналова дворца.
Как раз перед ними выходили из экипажа Душковы. Моцарт выскочил и буквально потащил Констанцию за собой прямо к ним, так сильно он обрадовался, увидев милых друзей Душковых и тому, что будет сидеть с ними за одним столом. Ему очень нравилось видеть вокруг себя людей, с которыми он мог разговаривать безо всяких церемоний, от сердца к сердцу.
Граф Канал приветствовал гостей с распростёртыми объятьями. Здесь были и Туновы, Пахтовы, профессор Борн, барон Бретфельд – он, кстати, поинтересовался у Моцарта, как тот выспался после недавнего бала. Да и у всех гостей было такое настроение, будто фигаровы танцы продолжаются.
И снова Моцарт почувствовал любовь к себе пражан и своё ответное чувство. Были здесь на обеде и все пражские масоны. Моцарт завёл речь о Рафаэле Унгаре, как о настоящем страже богатств Клементина, каков он святой человек, как возвысился над церковным фанатизмом. И все согласились с ним.
В разговорах и музыке незаметно пролетело время. Но вот, наконец, Моцарт оказался наедине с графом Каналом и Душком.
«Что будете делать сегодня вечером, Моцарт?»
«Ещё не знаю, граф.»
«Поедемте со мной в театр, ведь вы ещё там не были. Посмотрите, где играют вашего „Фигаро“, и какова наша оперная труппа».
«Отлично. Поедем, да, Констанция?»
Решено, и вот они уже едут «Старыми аллеями» на Гавиржскую, успевают обменяться лишь несколькими фразами – и белые лошадки остановились перед Ностицовым театром. Откуда ни возьмись, появились директор Бондини и импресарио Гвардасони.
Начался сладкий дуэт Гвардасониего тенора и Бондиниего баса о том, какая честь для нашего театра. Запели, закружили вокруг гостей. Гвардасони весьма значительно огляделся вокруг себя, проверяя, достаточно ли громко он произнёс имя Моцарта, все ли слышали.
«Напоминает миланскую Скалу. Ваш театр точная копия. Архитектор, видно, думал об этом. Да-да, совсем как в Милане. Ложа прекрасная, – а какова акустика? Надеюсь, что хорошая».
Моцарт склонил голову к оркестру, там начали настраиваться. Он чувствовал себя в родной стихии: настроились хорошо, жаль только, что играть будут посредственную итальянскую оперу, которую незачем и обсуждать.
Импресарио Гвардасони властно оглядел оркестр, всё ли в порядке, благосклонно кивнул капельнику Стробаху, ещё разок оглянулся, мило улыбнулся в сторону стемневшего зала и несколько раз постучал ногой, в знак того, что пора начинать.
Моцарт тихо и внимательно прослушал увертюру и первую сцену. Но как только ознакомился с оркестром и певцами, перестал слушать оперу, далёкую от его вкуса, и начал болтать со своими приятелями в ложе, балагурил, всех развеселил, при этом чувствовалось, что исполняемое произведение его раздражает.
Констанция в перерыве подтвердила это. Она хорошо знала Амадея и объяснила его привычку отвлекать внимание слушателей от посредственности весёлыми поклонами, превращая скучное мероприятие в шутку. Зато Моцарт чрезвычайно расхвалил оркестр, музыканты пришлись ему по вкусу.
«Я надеюсь на своего „Фигаро“, не знаете, когда его будут играть?», – повернулся он к графу Каналу.
«Думаю, очень скоро, если только верить словам директора Бондини, а он зря не будет говорить. Вы скоро насладитесь своим „Фигаро“, таким не могут похвалиться даже в Вене».
Граф Канал был прав. Когда выходили из ложи, немедленно рядом оказались и Бондини, и Гвардасони. В торжественной позе, как приглашают на важный приём, сладостно сообщили, что изменили расписание и не в воскресенье, а уже в среду будут играть «Фигаро», что почитают за честь пригласить маэстро Моцарта послушать своё бессмертное произведение, которое все полюбили, а оркестр во главе с капельником Стробахом шлют ему нижайший поклон.
При этом Гвардасони снова огляделся вокруг, поблескивая глазами скорее в сторону публики, нежели на Моцарта, считая всё это хорошей рекламой. Приглашение это – как плакат на живом народе. Уж кто услышал – разнесёт дальше, и вечером будет хорошая касса.
Моцарт отвечает, что любезное приглашение пана директора считает большой наградой для себя, и хотя он не хозяин своего времени, но уж всегда найдёт возможность сходить на «Фигаро» со своими друзьями. С церемониями было покончено, в торжественном сопровождении с бесчисленными поклонами распрощались возле кучера с Гвардасони и Бондини.
